Без права на покой [Рассказы о милиции] - Эдуард Кондратов

Солуянова он едва признал. Травяного цвета роба, тяжелые ботинки. Косолапил, как медведь, среди рабочих. Он отозвал его. Пошли рядом.

— Живется-можется? — спросил Семен. Щелкнул за­жигалкой и прикурил тонкую сигарету.

— Обхождение — по первому классу. И все такое прочее. Удружил!..

—  Цени! Ну а на хлеб-масло дают?

— Лопатить надо. Перекурим, тачки смажем, трап наладим — и домой! Слыхал про такое? Не работа — принудиловка! Совесть во мне кипит!

— А тебя, Фимка, перековали! — удивленно протянул Семен. — На побочный заработок не тянет? Тут — на хлеб, там — на масло.

— И окно в клетку! Здравствуй, параша!.. Эх ты, Чабан!..

—  Ну, лады. Будь святым, Фимка. Помоги в одном деле. Друг собрался в Ташкент. Прямых не оказалось, взял билет до Москвы, а оттуда — самолетом. Бог полагает, черт располагает. Телеграмма: мать в деревне при смерти!.. Загони билет, будь молотком! Мне на сыгровку — никак не могу сам.

— Велико дело! — Фимка цвиркнул слюну сквозь редкие зубы, положил билет в карман. — За расчетом сам придешь? Давай! До встречи, Сень!..

«Чего в такую даль перся? — запоздало удивился Фимка. — У Томки же вокзал под боком!». Собрался спросить, но Семен уж скрылся за домами.

Они шли по улице Льва Толстого. Жилистый, заметно сутулившийся, длинноногий Бардышев и медлительный, со зрелой тучностью — Жуков. Погода располагала к нето­ропливости: прохладный ветерок от Волги, шелест под ногами опавших листьев, редкие прохожие, одиночные автомашины...

—  Нравится служба, Владимир Львович? — Жуков присматривался к Бардышеву не первый год и все не мог утвердиться во мнении. Грамотный, имеет чутье на розыск, а срывы и промахи до обидного часты.

—  Познаю, Евгений Васильевич... Сличаю со своим принципом... И поражаюсь!..

—  Чем же, если не секрет?..

—  Нравственной стороной. Вот билеты. Допустим, что тут не оплошность, а умысел. Кто-то обманул старушку. Сумма, подделка, мошенничество — для меня все это второе дело, если хотите. — Бардышев увлекся рассужде­ниями, опережал Жукова, останавливался, жестикулиро­вал вольно, подергивал очки на переносице. — Обманули человека! Она думает теперь обо всех — верить нельзя!.. Вот вред наипервейший! Под корень наш кодекс: человек человеку друг и брат!.. v

— Ты сколько в милиции?.. Три года? А я — двадцать пять!.. Ты заметил темноту в обществе. В смысле гадкого больше, чем нам хотелось бы... Много дерьма — тут ты прав. Но я верующий, Владимир Львович. Чистых людей больше — в том моя вера!.. Тут важно уберечь глаз. В дерьме глаз привыкает к темноте — вот закавыка. Ох как опасно это в нашей службе, Володя!..

—    Размышляю, товарищ майор... Уже почти все наши люди рождены при Советской власти, откуда что вылезает?.. Откуда обман? Откуда бандит? Откуда жулик? Откуда вор и хапуга?..

—  Накипь все это, Володя. Котел работает, пока нет накипи. Потом перестает греть — чистить надобно! Отец у меня всю жизнь в котельщиках проходил. В здешнем паровозном депо.

—  Надо ж!.. А у меня — механиком на пароходе. Так они антинакипин применяли. — Бардышев заразительно рассмеялся. — Как-то напился из котла — штанишки не успевал сдергивать! Мать черникой едва утихомирила живот мой...

Они расстались у ворот стадиона «Динамо». Жуков — на Арцыбушевскую, а Владимир Львович — на троллей­бус, к речному вокзалу.

Стоял Фимка у земляного холмика. Крест с краю. Под сырыми пластами покоилась давшая ему жизнь. Тишина вокруг. Созревшие гроздья рябины оттянули тонкие ветки вниз, красными комками виделись на дереве. Солнце заходное пригревало спину. Склонив голову и всхлипывая, рядом шептала что-то соседка по прежней квартире, седая женщина в темном платке. «В сухом месте положили маму, — думал Фимка. — Попрошу ребят, чтобы из арма­турного прутка сварили оградку. Крест покрасить. Скамейку вкопать. Чтобы по-хорошему, как у людей...».

— Спасибо, соседка, хорошее место выбрали мам­ке... — Он принялся подправлять углы холмика, обтоптан­ные неуклюжей ногой.

—  В жизни ей не фартило... — Женщина вытерла слезы и повернула на место бумажный венок, скосившийся на могиле. Раскрошила яйцо. Хлебный мякиш рассыпала...

Фимке стало так одиноко — никого на свете родных!.. Тишина давила на сердце. Замокрело в носу, и он шмыгнул, как в детстве.

Из-за Самарки он вернулся в общежитие под вечер. Вахтерша встретила неожиданными словами:

— Тебя сестренка спрашивала. Просила обождать. Опять будет.

«Какая сестренка? Нет у меня никого!» — хотел крикнуть Фимка, но вдруг подумал: «Может, Оля из интерната?» И на душе потеплело.

— Ладно.

Когда его вызвала вахтерша, он увидел Томку, знакомую Семена. И почему-то рассердился, обманутый в своем ожидании. Где уж Оле найти его в этом закутке!..

—  Приветик!

Тамара опиралась о косяк двери. Загорелая. Платье со складками. Босоножки на пробке. Ему было неловко перед ней. Старый тренировочный костюм ссудил ему парень, сосед по комнате. Фимка никак не мог поверить, что она ради него явилась.

—  Семен прислал? — спросил Фимка.

Она капризно надула крашеные губы.

—  Сама надумала... Выходи, кавалер!..

— Ты погоди маленько. — Фимка поднялся на второй этаж, переоделся. Без особой охоты шел к девушке. Она студентка. Вон какая ладная, броская — ребята глаза и рты разинули, увидя такую кралю. Какой ей интерес якшаться с бывшим «зэком»?.. И настроение после кладбища не для гулянки.

— Между прочим, настоящие мужчины не так встреча­ют девушек! Уловил, Фимка?..

Они медленно шли к Московскому шоссе по асфальто­вой дорожке. Трава по обочинам уже припыленная, помятая, истоптанная. Фимке представилось почему-то, что и Томка такая же. И надтреснутый голос. И яркие губы. И заметно обвислые груди под тонким платьем. И обзелененные вкруг глаза.

—  Не темни, Томка! — грубо сказал он. — Хахаль послал?..

Она смело взяла его под руку, прижалась.

— Дурачок!.. Такой ты мне нравишься... Да, Сеня интересовался: «Как, мол, там наш знакомый?».

Фимка выдернул свою руку...

—  Не получается у нас с тобой прогулка, Фимка. — Она придержала его возле остановки на улице Потапо­ва. — Зальемся в «Чайку»?.. Пусть Семен раскошелива­ется!..

Муторно было на душе у Фимки — согласился. Ему неприятно было смотреть на спутницу. Слова у нее ласковые, обходительные, а глаза холодные, отчужден­ные.

— Ты, Томка, знай: у него жена Клава есть. На врачиху метишь, а сама в чужую жизнь встреваешь. Не по совести поступаешь.

—  Младенчик ты, лопух!

— Мы таким, как ты, в интернате темную. Неверные которые!

В тягостном молчании оказались у закрытых дверей «Чайки». Фимка прочитал: «Мест нет!» Томка постучала по стеклу. Швейцар в галунах узнал ее. Пропустил в зал, где гремела музыка. Фимка остался у входа, а Тамара прошла к эстраде. В углу под искусственной пальмой был свободный столик. Табличка: «Заказан». Она поманила Фимку, сама убрала со стола запретный знак. Семен заметил их, покивал головой, приветливо улыбнулся. Она заказала бутылку сухого вина, сыр и пачку сигарет.

На край эстрады вышел певец, мелкие черты лица, волосы до плеч, пудра на щеках. Томно закатил глаза:

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось......

В зале погасили большой свет. Полумрак. Красные блики на музыкантах. Выше всех — Чабан, барабанщик, ударник... Фимка видел, как за соседним столом черные люди рвали зубами куски жареного мяса. Позади кто-то чавкал. Звенело стекло, ряженое под хрусталь. Взвизгну­ла женщина за столбом, подпиравшим потолок.

—  Блеск! — Тамара слегка охмелела. Глаза ее расши­рились, посверкивали в красном свете. Она раскачивалась на стуле, притопывала в такт барабану.

—  Сколько же нужно зарабатывать, чтобы тут кутить? — вслух подумал Фимка. Легкая волна опьянения окатила его.

— Лопух, люди по косой в день гребут!.. Сплавил одну машину — десять косых! — Она положила руку ему на плечо. — Поехать бы на море!..

Фимка вспомнил, как она ходила по вагону, собирая использованные билеты. Она ответила, что до института работала в конструкторском бюро, на командировки гроши выдавали, вот и выгадывала...

—  Один мужик мне говорил: «Обсевки мы на поле социализма!» — Фимка обвел рукой притемненный зал. — Разве же это обсевки?.. Нашим парням нужно вкалывать в две смены, чтобы заработать на один такой вечер... Вот ты врачом станешь. На свою зарплату потянет сюда?..

Тамара не ответила. Лощеный, в светлой тенниске позвал ее танцевать. Фимка облокотился на стол. Вино все больше входило в кровь. Он опять вспомнил свою маму: «Могла ли она даже мечтать о таком ресторане?». С удивлением смотрел он, как за столиком девушка лет шестнадцати взгромоздилась на колени лысого усатого мужчины. Пьяно кривляясь, они обнимались и целовались. Ноги ее оголились выше колен... Фимка поймал себя на мысли, что подобное он видел в кино о годах нэпа. Случайные люди со случайными деньгами — на свои, заработанные пети-мети не расшикуешься. И ему стало не по себе: ведь гуляют по-купечески! Как же так? Вот советская студентка Тамара непристойно жмется к парт­неру, изгибается змеей. Он лапает ее без стеснения. Перед глазами встала мятая, затоптанная трава на обочине. Почему же Семен водится с такой?.. Фимка потрогал карман — там деньги, вырученные за билет. Не забыть бы вернуть их Чабану...